Чуть больше месяца тому назад вследствие не совсем тихо прошедшего эксперимента представителей ордена в Праге оказалась повреждена колонна Пресвятой Троицы – пражский чумной столп. В ее развороченном постаменте среди обломков братья нашли некий ларец, внутри которого обнаружили футляр для хранения свитка и истрепанный лист с надписью на Старшей речи. Свиток, находившийся в футляре, оказался девственно чист, что изрядно озадачило пражскую братию. Вероятно, свет на эту диковину пролил бы найденный там же документ, но он был настолько затерт и истрепан, что разобрать текст не представлялось возможным. Вот тут-то брат Юлиан, прибывший в Прагу по делам ордена, и вспомнил об одном скромном иноке Александро-Невского монастыря, прослывшем за неполные пять лет искусным реставратором старинных рукописей и документов. А поскольку професс как раз направлялся с ответственным поручением в северную столицу, орденское руководство решило, что он передаст документ в Александро-Невскую обитель для восстановления. Сроку брату Андрею, тому самому искусному монаху, был настоятелем даден месяц.

Однако по новом приезде в сырой Петербург брата Юлиана ждал весьма неприятный сюрприз: инок Андрей скончался от сердечной слабости, предав душу на Божий суд. А оставленного на реставрацию документа ни при покойном, ни в келье его, ни в мастерской не обнаружилось, будто ангелы унесли оный вместе с отлетевшей душой. Хотя в последнем утверждении иезуит сильно сомневался, ибо брат Андрей оказался альвом, чем сильно насторожил подозрительного професса. В том, что монах успешно восстановил документ, брат Юлиан отчего-то не сомневался. Не сомневался он и в том, что покойный познал суть написанного, и «кондратий» его хватил именно по этой причине. По словам настоятеля, после первого приезда иезуита и получения заказа на реставрацию брат Андрей сильно смутился, стал тревожен и просил настоятеля о великой схиме, хотел обет молчания взять. На сердце жаловался опять же…

«Что же было в той проклятой бумаге?! – покусывал губу в размышлениях брат Юлиан. – Отчего древний так задергался? Неужели познал какие-то тайные сведения, могущие сокрушить богопротивные древние расы? Да, собственно, почему нет… Правду ведь говорят: что праведнику – благость, то нечистому – гадость…» От этих мыслей хроническое любопытство иезуита все больше воспалялось. Бумагу необходимо найти – и точка. «Ах если бы настоятель не наделал глупостей и в охватившем его страхе перед древними не заявил о смерти инока в Будапешт! – Досчитав кругляши четок до креста, Юлиан теперь мучил тяжелую подвеску из черного камня. – Но, увы… Представители Дипломатического корпуса уже в дороге, и вряд ли их любопытство окажется меньшим, чем мое». Он наконец-то прекратил терзать четки и зябко повел плечами. Время близилось к вечеру, и воздух наливался прохладой. Брат Юлиан, бросив последний взгляд на пруд, неспешно побрел обратно к жилым корпусам, решив, что будет день – будет пища.

Глава 3

Вечернее солнце уже начинало расцвечивать пурпуром облака, цеплявшиеся за шпиль Адмиралтейства, когда слегка потрепанный сильфийский парусник-бабочка опустился на Марсово поле, заняв место среди еще нескольких воздушных кораблей. Эорлин-ши любезно изволил сопроводить своих пассажиров на землю, уведомив, что в силу полученных повреждений «Эолова арфа» задержится в Петербурге еще на пару дней. И если досточтимые господа успеют справиться с заданием за это время, то он доставит их домой.

– Виктор-ши, Радислава-шан, всегда рад видеть вас на борту, – дежурно произнес сильф.

– Шель, капитан, Радислава-шель, – мрачно поправила его оборотничка. – Я не замужем.

Эорлин-ши сдержанно кивнул, но уголки губ все равно предательски дернулись вверх, сделав лицо сильфа заговорщицки-хитрым. Менестрель гордо вскинула подбородок, глядя куда-то в сторону и делая вид, будто ничего не заметила.

Распрощавшись с капитаном, они поспешили прочь от корабля. Радислава продолжала опираться на руку байкера: хотя после всех учиненных «Арфой» выкрутасов оставшиеся часы полета девушка проспала, ее все еще ощутимо поташнивало и пошатывало от слабости. На хилый вестибулярный аппарат менестрель отроду не жаловалась, а посему такие незапланированные выходки собственного здоровья были для нее внове. И Радислава с ужасом размышляла, что же еще в ближайшее время отколет своей хозяйке претерпевающий некоторые изменения организм.

– А вот и наш комитет по встрече, – выдернул ее из мыслей ироничный голос Виктора.

Оборотничка слегка удивленно уставилась на мальчишку лет двенадцати в сером, подпоясанном бечевкой подряснике, из-под которого выглядывали разношенные сандалеты и потрепанные джинсы.

– Дипломатический корпус? Из Будапешта? – деловито осведомился парнишка. В карих глазах плескалось любопытство.

– Да вроде того, – усмехнулся байкер, присаживаясь на корточки, чтобы малому не приходилось постоянно задирать голову для общения.

– Брату Захарию настоятелем препоручено встретить почтенных гостей и проводить в обитель. – Мальчишка изо всех сил стремился казаться взрослым и серьезным, но выходило не очень. – Только он сейчас по надобности отлучился, его дождаться нужно.

– Ну дождемся, раз надо, – хмыкнул Виктор. – Тебя-то как зовут, божий служитель?

Услышав про «божьего служителя» и еще раз окинув парнишку взглядом, Радислава насмешливо фыркнула.

– Отрок Диметрий, послушник Александро-Невской обители, – не подав виду, отрекомендовался тот. – А шрам у вас настоящий? – тут же разрушив всю напускную серьезность, полюбопытствовал мальчик.

– Нет, приклеенный, для конспирации, – едва сдерживая смех, откликнулся байкер.

– А это ваша жена? – Парнишка пытливо разглядывал Радиславу. Оборотничка чуть не поперхнулась. Да что же это такое! «Поженили» уже во второй раз за вечер. – А почему у нее глаза такие странные?

– Потому что я оборотень! – решив прервать реку вопросов, изливавшуюся из уст дотошного отрока, плотоядно усмехнулась менестрель, демонстрируя клыки во всей красе.

– Да-а? – недоверчиво протянул тот. – А вот в трудах Прокопия Зверознатца сказано, что оборотни «суть звероподобны, ужасны, волосаты зело, псиною воняют, дыхание имеют смрадное, до человека охочи невмерно».

Выслушав такое определение, Радислава с Виктором дружно расхохотались.

– Ты любишь юмористическую фантастику? – отсмеявшись, поинтересовалась менестрель.

Ответить Диметрий не успел. К их веселой компании приближался худой сутулый монах, волочивший в руках туго затянутую завязками холщовую сумку, в которой что-то стеклянно звякало. Подойдя к ним, он немедленно передал сумку мальчишке и хмуро представился:

– Захарий, Александро-Невской обители инок.

Байкер с оборотничкой рассматривали второго встречающего. Седой, хотя и не старый. Темная борода прикрывает впалые щеки, а в глубоко посаженных глазах, кажущихся слишком светлыми из-за черных широких бровей, ни капли положенного монаху смирения. Оружейник мысленно хмыкнул.

– Виктор Кипелов, – отрекомендовался он. – Специальный отдел при Дипломатическом корпусе Единой всеблагой матери-церкви. А это Радислава, наш консультант по вопросам общения с древними расами.

Разглядев свежеиспеченного «консультанта», монах невольно отпрянул назад, пробормотав себе под нос что-то вроде «свят-свят-свят», но в голос ничего не сказал, жестом пригласив дипломатов следовать за ним. Мальчишка-послушник, с усилием вскинув порученную сумку на плечо, поплелся за братом Захарием.

– Э нет, так не пойдет! – остановил его Виктор. – Давай сюда свою торбу. – Он забрал у мальчишки ношу, невольно поморщившись, когда лямка под весом содержимого впилась в перебинтованную ладонь.

Брат Захарий, пронаблюдав за тем, как сумка перекочевала к Виктору, нахмурился.

– Ишь, радетели выискались… – сварливо проворчал он себе под нос, неодобрительно косясь на дипломатов. – Сбежались ровно падальщики, словно нам одного иезуита мало… – Последнее было сказано тихо и довольно невнятно, но байкер расслышал.