Изменения в подходе к ведению допроса я оценил с порога. Во-первых, с меня не сняли наручники, а так и оставили со скованными за спиной запястьями. Во-вторых, добавилось новое действующее лицо. Теперь оперов было двое: у окна, скрестив на груди руки стоял худощавый черноволосый товарищ года на три старше меня.

— А наручники? — спросил я, когда конвоир толчком меж лопаток направил меня к столу, не велев в очередной раз встать лицом к стене.

— Мы только пару вопросов проясним, — уверил меня Угаров и указал на стул. — Садись!

Я немного поколебался, но всё же опустился на самый краешек стула, чтобы хоть как-то уместиться со скованными за спиной руками.

— Вызову, — отпустил конвоира хозяин кабинета и уточнил: — Не хочешь показания изменить?

— Не хочу, — подтвердил я.

— То есть «потерпевший попытался меня пнуть, промахнулся, потерял равновесие и ударился лицом о стену» — это твоя окончательная версия?

— Да.

И тут впервые нарушил молчание черноволосый.

— Что за мразь ты такая, Полоскаев? Натворил — будь мужиком, отвечай за свои поступки! А ты, чтобы шкуру свою спасти, всех оболгать готов!

— Я никого не грабил! — заявил я, и голова тут же мотнулась от сильного подзатыльника. На глазах аж слёзы выступили. — Вы чего, блин?!

Отвесивший мне леща черноволосый взял со стола протокол, порвал и выкинул в корзину для бумаг.

— Знаешь, кому ты нос сломал? — спросил он после этого. — Ты, урод, моему брату нос сломал!

У меня аж мошонку после этого заявления скрутило. Вот это я попал! И точно ведь на понт не берут — портретное сходство невооружённым взглядом просматривается. Как есть — братья! Теперь понятно, чего этот дятел малолетний такой борзый…

— Сейчас ты возьмёшь ручку и подпишешь чистосердечное признание, — заявил Ибрагимов, выложил на стол какой-то листок и прихлопнул его ладонью. — Подпишешь?

— Нет! — ответил я и обратился к Угарову. — Владимир Ильич, это беззаконие!

Без толку — хозяин кабинета молча откинулся на спинку стула. На кого моё заявление произвело впечатление, так это на Ибрагимова.

— О законе вспомнил, мразь? — прошипел он, ухватил меня за ворот олимпийки и сильно его перекрутил. — А когда брата избивал, ты о законе помнил?

— Марат, успокойся! — попросил Угаров и продолжил уже для меня: — Сергей, ты признанием себе только жизнь облегчишь. Получишь по минимуму, выйдешь через полтора-два года по УДО. Доказательная база собрана серьёзная, тебе в любом случае не отвертеться.

— Я никого не грабил.

— Да он над нами издевается! — прорычал Ибрагимов. — Ты хоть представляешь, что я с тобой за брата сделаю?! Я после смерти родителей его один воспитываю! С одиннадцати лет, представь только! Я тебя на куски порву, паскуда!

Тут-то и стало ясно, что малой кровью отделаться не получится и признание из меня будут выбивать.

— Плохо воспитал, — не удержал я язык за зубами и добавил в тщетной попытке усовестить оперативника: — Порядочный человек в спину пинать не станет. Не я всё это начал…

Марат Ибрагимов резко развернулся, но в последний момент сдержал уже занесённую для удара руку.

— Не тебе, сучонок, о порядочности рассуждать! — сказал он и взял лежавший на сейфе толстенный справочник с оторванной обложкой. — Знаешь, что это такое?

Ответить я не успел, просто получил пухлой книгой по голове и рухнул на пол. Падение со скованными за спиной руками вышло на редкость жёстким, в плечо стрельнула острая боль.

— Вставай! — потребовал Ибрагимов и приложил меня носком туфли, но не слишком сильно.

Я подогнул под себя ноги, начал подниматься — и хлоп! От нового удара из глаз посыпались звёзды, на миг даже поплыл, как после прямого в голову.

— Вставай!

И снова — удар.

— Марат! Не части!

Меня ухватили за ворот и помогли сесть на стул, не сказать — на него вздёрнули.

Из носа потекла горячая струйка крови — даже не понял, когда его зацепили, и я через силу заставил себя рассмеяться.

— Вот вы два дебила!

Марат вновь замахнулся справочником, но я успел повернуть голову, демонстрируя Угарову расчертивший правый висок шрам, и сказал:

— Рубец видишь? С армии контузия. Лопнет сосудик в голове и сядете оба.

В следующий миг я вновь оказался на полу, но не могу сказать, будто блеф совсем уж не удался. Вместо удара по голове Ибрагимов мощным пинком выбил из-под меня стул. Поменял, короче, шило на мыло…

— Марат! Нам признание нужно, а не труп!

— К чёрту признание! И так сядет! — Ибрагимов снял пиджак, повесил его на плечики, убрал в шкаф. — Подпишешь признание, вернёшься в камеру, нет — тоже неплохо! — заявил он мне, закатывая рукава сорочки. — Сядь, мразь!

Я поднялся с пола, опустился на стул. Взгляд зацепился за кобуру на поясе опера; в той — ПМ.

— Подписывай! — потребовал Ибрагимов, зайдя мне за спину.

— Нет!

Сильная рука зажала шею в сгибе локтя, а в следующий миг по правой почке прилетело кулаком. Раз! Другой! Третий!

Когда хватка ослабла, я попросту сполз на пол. Скорчился, хватанул воздух разинутым ртом.

— Наблюёшь — заставлю сожрать, — бесстрастным голосом пообещал Угаров.

И я ему поверил, каким-то невероятным образом пересилил рвотный спазм.

Меня вновь вздёрнули, усадили на стул. На этот раз Ибрагимов встал спереди, и замах я заметить успел. Среагировать — уже нет. Кулак саданул в солнечное сплетение, заставив сложиться пополам. Но хоть на стуле усидел…

— Подпишешь?

Отвечать не стал, желая выгадать время, тогда сначала прилетело по ушам, а потом ребром ладони по шее. И снова — пол. А линолеум ничего — мягкий…

Мелькнула мысль плюнуть на всё и подписать признание, чтобы потом оспорить его, сославшись на избиение, но пересилил мимолётную слабость. Бывало и хуже, перетерплю. А если сдамся — значит, напрасно терпел. Да и не угомонится Ибрагимов сразу. Так какого чёрта?!

Долго отлёживаться не позволили, вновь усадили на стул. Ибрагимов сразу бить не стал, принялся выхаживать вокруг, будто голодная акула. На него я не смотрел, только на кобуру на поясе. Близок локоть, да не укусишь.

Попросить расковать руки? Пуля одному, пуля другому, дальше на выход…

— Подписывай, тварь!

Я ответил непечатно, отвёл душу. И тогда зашедший за спину Ибрагимов взял в замок шею. Надавил не сильно, просто умело, и я задёргался, засучил ногами по полу, пытаясь вывернуться.

Но куда там! Из такого захвата и на ринге не высвободиться, а уж дёргаться, когда скованы за спиной руки, и вовсе дохлый номер. Дохлый — иначе и не скажешь.

Подошвы кроссовок скользили по линолеуму, не позволяя отыскать точку опоры и опрокинуться, а сознание медленно-медленно уплывало во тьму. Потом погасло, но не окончательно, почти сразу я выплыл из серого марева забытья, хватанул воздух разинутым ртом.

И тогда стало страшно вдвойне, просто-таки иррациональный приступ ужаса накатил. Ибрагимов ведь лишь немного ослабил хватку, захвата с моей шеи он не убрал. И значит — ничего ещё не кончилось, а сколько ни дыши — впрок не надышишься.

Вот же сука…

10|09|1992

утро-день

Дышать старался через раз и неглубоко. Нет, вовсе не по причине отбитых рёбер — с рёбрами как раз был полный порядок. Да и в остальном внешне был как огурчик, били меня хоть и сильно, но предельно аккуратно, не оставляя заметных следов. Запястья только наручниками ссажены, да на лодыжке синяк тёмным багрянцем наливается, но это сам инициативу проявил — попытался Ибрагимову пяткой по колену приложить, а тот изловчился и пинок каблуком туфли парировал.

Откуда тогда проблемы с дыханием взялись? Да ниоткуда. Набирать полные лёгкие воздуха просто… не хотелось. Вообще шевелиться желания не было: по печени и почкам мне насовали знатно. Но не покалечили и не убили, что уже само по себе радовало несказанно. Других причин для радости не имелось.

Лежу в камере, спину давят жёсткие доски нар, над головой серый потолок. Ну и остальное всё такое же серое и неприглядное, как моё ближайшее будущее.