Собственно, он не очень знал, что такое правильная жизнь. И тем более не знал, чем она пахнет. Но догадывался, что пахнет она просто. Дровами, штопаными телогрейками, женой, снегом, чаем. Еще – кровью разрубленных на части врагов. Конечно, она пахнет не только примитивными навозными радостями физического труда; она может иметь запах сверхмощных литиевых аккумуляторов и даже ракет для суборбитальных полетов; тут главное – куда и зачем летать; кого и зачем питать от тех аккумуляторов.

– Чудак, – сказал Модест. – Ты, видать, географию плохо учил. А я – мутант, гомо флорус, я про почву и воду знаю все. Что значит «лежат в земле»? Какую землю ты имеешь в виду? Под нашими ногами – много километров осадочных пород, там есть плотные, глинистые слои, они вообще не пропускают воду…

Модест нахмурился, переложил ящик из руки в руку.

– Но это семя, – задумчиво произнес он, – не лежало в земле ни одной минуты. Это клон. Его вырастили искусственно.

– Откуда знаешь?

– Слишком слабый ток.

– Слабый? – изумился Денис. – Я этот проклятый ток за десять метров чувствую.

Модест покачал головой.

– От настоящего семени, – сказал он, – ток должен быть сильнее. Во много раз. Если бы это было настоящее семя, ты бы к нему вообще не подошел. Извини за прямоту – просто обосрался бы. От страха.

Денис помедлил. «Сейчас, – подумал он, – контейнер с семенем стебля исчезнет из моей жизни, и хочется верить, что навсегда; из-за него погиб мой друг и сам я едва не погиб; почему я ничего не чувствую?»

– А кто, – спросил он, – тебе это все сказал?

– Никто, – ответил Модест. – Я просто знаю, и все. С детства. Ты знаешь, как дышать, как есть и пить, – а я знаю, что такое семя стебля.

– И ты знаешь, что с ним делать?

– Да. Знаю.

– Скажешь?

Модест вздохнул.

– Ничего с ним не надо делать. Пусть лежит. Пребывает в покое. А где оно лежит и как оно лежит – не должен знать ни один гомо сапиенс.

– А потом что?

– Ничего. Если с ним что-то произойдет – оно произойдет само собой. Без твоего или моего участия.

В печке звонко треснуло, и пламя загудело на полтона выше.

– Значит, Модест, ты не сеятель, – сказал Денис.

– Конечно нет. Какой же я сеятель? Я обычный зеленый человек.

Денис подумал, посмотрел на печку, на свою телогрейку, на висящую рядом кроличью шубу Тани и сказал:

– И я не сеятель.

Модест переступил с ноги на ногу.

– Сеятель ты или не сеятель – через два часа жду тебя внизу. Снег будем чистить. У подъезда и возле троллейбусной остановки. Лопату не забудь.

– Не забуду, – ответил Денис. – Что за разговоры, Модест? Когда, черт возьми, такое бывало, чтобы я забывал свою лопату?

Татьяна Устименко

Дочь Господня

Пролог

Его Высокопреосвященство Анастасио ди Баллестро, кардинал Туринский легко перепрыгнул через две последние ступеньки и достиг лестничной площадки между третьим и четвертым этажами. Он поднял голову и оценивающе взглянул на оставшийся участок пути, крутыми витками спирально уходящий вверх. Несмотря на изначально взятый высокий темп бега и значительное расстояние, Его Высокопреосвященство даже не запыхался. Видимо, сказывались блестяще оправдавшие себя ежедневные утренние тренировки и правильно сбалансированное умеренное питание. Ди Баллестро без затруднений преодолел еще один лестничный пролет, удовлетворенно прислушиваясь к бурлению молодой силы, переполнявшей эластичные, отлично разработанные мышцы. Пропорциональным телосложением и рельефной мускулатурой кардинал выгодно отличался от всех прочих, безнадежно располневших членов Папской курии, составлявших ближайшее окружение Его Святейшества Бонифация XIII. В свои пятьдесят четыре года он выглядел от силы лет на сорок, идеально сохранив юношескую поджарость, так шедшую к его смуглому лицу с хищным орлиным профилем. Благородная седина едва посеребрила виски Анастасио, придав должный аристократизм этому утонченному представителю старинного дворянского рода, выгодно оттенив и высокомерно поджатый тонкогубый рот, и ноздри изящного очерка, и пламенные черные глаза, утопающие в тени пушистых ресниц. О, кардинал ди Баллестро по праву считался подлинным украшением замкнутого и чопорного Ватиканского двора, слывя одним из самых образованных и интеллектуальных прелатов. Да и Его Святейшество Бонифаций неизменно примечал и жаловал владыку Туринского, обязательно приглашая его как на торжественные заседания церковного совета, так и на традиционные дружеские чаепития, больше смахивающие на элитное сборище избранных. Вот уж где кардиналы от души предавались отнюдь не бдению и молитвам, а неумеренному греховному чревоугодию, так это именно на тех приватных папских посиделках. Сам Бонифаций XIII – мужчина физически весьма крепкий и совсем еще не старый, нисколько не чуждался светских развлечений, уважая и современную музыку, и хорошие философские фильмы, и книги модных авторов, а превыше всего – увлекательную беседу. Впрочем, уж в чем, в чем, а именно вот в таких, совершено не религиозных беседах на знаменитых тайных чаепитиях недостатка как раз и не наблюдалось. Да и сами эти неофициальные, порой даже крамольные разговоры всегда выходили столь же обильными и разнообразными, как и щедрый папский стол. А ведь чем там только не угощали! Сладостями из Перуджи и медом из Авиньона, наливками из Палермо и мармеладом из Падуи, мятными лепешками из Фоджи и золотистым изюмом из Генуи. И немудрено, что мало кто из великих прелатов святой католической церкви сумел сохранить стройность и бодрость тела при столь изысканном и калорийном питании. Кардинал Анастасио, совершенно равнодушный к предлагаемым лакомствам и вежливо принимавший из рук папского секретаря лишь чашечку зеленого чая без сахара, брезгливо косился на безобразно расплывшегося, разжиревшего Гуччо Одеризи, чьи внушительные телеса вяло колыхались под красной шелковой сутаной. Или же на маленького кругленького Жана де Руво, обильно потевшего от третьей порции горячего шоколада с корицей. Папа Бонифаций хитро усмехался, скромно отщипывал ягодку винограда да принимался еще радушнее, чем обычно, потчевать своих прожорливых кардиналов. Льстивая, жадная до почестей и дармовых яств толпа церковных прихлебателей дружно славила Его Святейшество, быстро опустошая обширный и богатый стол. И один лишь Анастасио проницательно замечал, как живой святой иногда предусмотрительно прикрывал веки, притушив острый, мудрый взгляд изумрудно-зеленых глаз. Но сладкоежки-кардиналы совсем не понимали, что на самом деле их прочно держат в ежовых рукавицах, приманчиво смазанных поверху мармеладом и пастилой, лишь для приличия учитывая искусственно спровоцированные мнения и советы членов курии. Безупречную тонзуру Его Святейшества окружали волнистые пряди золотисто-рыжих волос. В жилах папы Бонифация текла вольнолюбивая польская кровь, иногда бурно пробивающаяся сквозь налет искусно наложенного смирения и благочестия. И тогда кардинал Туринский сокрушенно хмурился да вздыхал украдкой, сожалея, что Темный покровитель послал ему столь сильного врага, сумевшего собственными стараниями выделиться из провинциальных рядовых каноников и прочно занять священный папский престол. А неудовлетворенное честолюбие неприятно подсказывало Анастасио, что сам-то он, не смотря на родовитость и зажиточность, так и не сумел добиться желанного звания великого понтифика.

Впрочем, сейчас кардиналу было не до этого. Сильные ноги, облаченные в удобные кроссовки, ловко несли его по бесконечным лестницам великолепной ватиканской резиденции. Джинсы и легкая трикотажная рубашка, на время сменившие торжественное церковное облачение, как нельзя лучше подходили для нынешней судьбоносной миссии. На здоровье кардинал не жаловался, поэтому и ждал, скрывая нетерпение, когда наконец-то настанет долгожданный момент применить все свои, так долго накапливаемые выдержку, выносливость и хладнокровие. И вот назначенный час пробил сегодня, девятого числа девятого месяца две тысячи девятого года. Кардинал ди Баллестро бегом пересек длинную галерею, распахнул двустворчатые двери и начал второй этап своего долгого пути, сейчас уводящего его вниз, в сумрачные прохладные катакомбы, расположенные под зданием храма Святого Петра. Ибо именно там, еще с давних времен первых крестовых походов, и находились самые секретные, навечно скрытые от непосвященных глаз ватиканские хранилища.