Зиновий дернул щекой и налил себе полную.

– Не спеши, – ответил Денис. – Посидим еще. Тут хорошо. Весело.

Он тоже выпил и охмелел, как хмелеет любой, пришедший с холода и разомлевший в тепле: стремительно и тяжело. Разложенцы смотрели вежливо, чуть насмешливо.

– Господа, – сказал Денис. – Извините типа мою бесцеремонность… Не могли бы вы сообщить ваш возраст? Если вам не западло, конечно.

– Не западло, – небрежно ответил Юлий, пыхнув трубкой. – Мне сорок три.

Зиновий не ответил. Видимо, ему было западло.

– Значит… – Денис налил себе вторую, – вы помните старые времена?

– Конечно.

– И как вам сейчас? Не грустно?

Юлий тонко улыбнулся.

– Отнюдь.

– Не волнуйся за него, – небрежно сказала Таня и указала на Юлия вилкой. – Ему не грустно. У него все хорошо. Он защищен от любых потрясений. Его семью защитил еще прадедушка. Недвижимость, инвестиции, связи… Дедушка упрочил, папа продолжил…

Юлий улыбнулся и пыхнул трубкой.

– Тогда почему вы не под Куполом? – поинтересовался Денис.

– У него там дом, – небрежно ответила Таня. – Но жить он любит здесь. Так же, как твой зеленый Модест. Все, что происходит под Куполом, слишком пахнет новоделом. (Юлий поднял брови, потом благодарно посмотрел на Таню и кивнул.) А он сторонник традиций. Здесь ему свободно. Здесь интересно и дешево. И бабы лучше.

– А если завтра тут опять трава вырастет?

Таня пожала плечами.

– Ну и что? В его жизни ничего не изменится. (Юлий усмехнулся.) Коньяк, табак и кабак. Каждый день – партия в шахматы и партия в теннис. Летом он в Новой Зеландии, осенью – в Чили. Когда трава выросла, его дед потерял половину состояния. Но за следующие сорок лет увеличил его в пять раз. Когда началось искоренение, его отец опять потерял половину, но за следующие пятнадцать лет увеличил капитал в четыре раза… Перед тем как ты пришел, эти парни все о себе рассказали.

Юлий опять усмехнулся.

– Джентльмен никогда не говорит о деньгах, – произнес он и слегка выдвинул челюсть. – Впрочем, наша очаровательная Таня права. Моя семья защищена. Но это не значит, что мне неинтересны проблемы страны, которая… э-э… меня породила. Кроме того, я далеко не все рассказал. Между шахматами и теннисом я окончил Гарвард. Доктор историософии, к вашим услугам, – Юлий элегантно поклонился, одновременно удобнее устраиваясь в кресле, а Зиновий решительно вгрызся в кусок мяса. – Наш юный друг Денис хочет знать, не вспоминаю ли я времена стеблероста. Отвечаю: да, я их вспоминаю.

Он повернулся к жующему Зиновию:

– Ты вспоминаешь?

Зиновий отмахнулся, в смысле «не мешайте мне выпивать и закусывать».

– Но мне также известно, – невозмутимо продолжал Юлий, – что растение, которое в Москве называли «трава», в Европе – «суперганджубас», а в Америке – «русский сорняк», не создало неразрешимых проблем. Имела место только некоторая… э-э… бытовая и социальная напряженность. Проблемы, уважаемый Денис, начались гораздо раньше. И не в одной России, а во всем, так сказать, цивилизованном мире. Проблемы начались в восьмидесятые годы двадцатого века, когда индустриальная цивилизация достигла пика своего развития. Много столетий человечество мечтало о товарном изобилии, о быстром и дешевом производстве еды, одежды, развлечений и так далее. О том, чтобы машины заменили человека. Наступила индустриальная эра, и это случилось. Не везде, конечно, только в развитых странах… Но случилось. Можно было праздновать, однако человек обнаружил, что умеет производить, но не умеет потреблять. В этот момент, совпавший по времени с экономическим кризисом начала двадцать первого столетия, индустриальная эра закончилась и началась информационная…

Складно втирает, сука, подумал Денис и посмотрел на Таню – она слушала, но смотрела мимо Юлия, в глубину зала, где за просторными столами живописно выпивали группы уверенных в себе разложенцев.

– В информационную эпоху, – мундштуком трубки Юлий элегантно начертил в воздухе некую фигуру, – не так важно произвести товар, как рассказать потенциальным пользователям о его преимуществах. Презентация продукта важнее самого продукта – вот принцип информационной экономики…

– А при чем тут стебли? – спросил Денис.

– Стебли, уважаемый Денис, тут ни при чем. Абсолютно. Единственный вопрос, возникающий в связи с появлением в Москве стеблей, – почему они появились так вовремя? Именно в тот момент, когда информационная эпоха исчерпала себя? Когда мы догадались, что тотальное потребление и тотальное производство взаимно аннулируют друг друга? Мне, дорогой Денис, было пятнадцать лет, я жил в лофте на девяносто девятом этаже башни «Процветание», и преподаватель латыни прилетал ко мне из Рима на реактивном самолете за счет фирмы, принадлежащей моему отцу. Я, понимаете ли, учил эту глупую латынь… Гомо гомини люпус ест… Эрраре гуманум эст… А потом отправлялся на вертолете в клуб, развлекаться, и видел, что люди больше ничего не хотят. Ни создавать, ни пользоваться. Ни зарабатывать, ни тратить. Китайцы не в счет, планета Земля им давно уже неинтересна, они заселили Луну и осваивают Марс. А мы, все остальные, – старая, вялая, пресыщенная белая раса – ничего не хотели. Трава выросла, чтобы ускорить нашу гибель, и это была не простая трава, а могильная. Кладбищенская.

Таня вздохнула и сказала:

– Слишком мрачно.

– Не слишком, – вежливо ответил Юлий. – Ведь мы не погибли, прекрасная Татьяна. Мы еще живы. И мы, блистательная Татьяна, замечательно себя чувствуем. Однако должен признаться, господа, что в последнее время я склонен к рассуждениям в духе конспирологии. Мне кажется, что семена стебля всегда были с нами. И в десятом веке, и в двадцатом, и в двадцать втором. Однажды кто-то решил, что час пробил, и швырнул семя в почву…

– Кто? – спросил Денис, сильно сжав Тане запястье; она издала негромкое восклицание и посмотрела на него удивленно, но он уже овладел собой и улыбнулся ей классической улыбкой кабацкого мачо.

Юлий посмотрел на своего спутника – тот немедля наполнил его бокал.

– Не знаю, – сказал он. – Но ясно одно: каждому семени нужна почва. Понимаете?

– Понимаю, – сказал Денис. – Семя и почва. Одного без другого не бывает.

– Именно так, мой юный друг! То есть дело не в траве, а в месте ее произрастания. В нас с вами. А теперь, – выпускник Гарварда сунул трубку в нагрудный карман пиджака и выпрямил спину, – позвольте тост. Я хочу выпить за хозяйку вечера. Таня, будьте всегда красивой и коварной. Будьте презрительной, шикарной, полупьяной, декольтированной и жестокой, ибо таково наилучшее состояние для всякой женщины. За вас.

Таня благосклонно кивнула, пригубила свой мартини и осведомилась:

– Я была с вами жестока?

Вместо ответа Юлий встал, оказавшись невысоким и сутулым. Вежливая улыбка слетела с его лица; он извлек две визитные карточки, небрежно кинул на стол.

– Всего наилучшего.

Зиновий посмотрел на Таню с презрением и вожделением, хамски подмигнул, Дениса вообще не удостоил вниманием, и оба направились к выходу, причем по дороге задержались не менее чем в двух местах, чтобы обменяться приветствиями с полуголыми женщинами и пьяными мужчинами.

– Кто такие? – спросил Денис.

Таня откинулась в кресле.

– Случайные знакомые. Не бери в голову.

– Они не заплатили.

– Заплатили. Ты просто не заметил. Такие всегда за всех платят.

– Неприятные люди.

– Им наплевать. Мне тоже.

– По-моему, у них были планы, – сказал Денис. – Насчет тебя.

– Ничего страшного, – весело ответила Таня. – Подумаешь, двух дураков продинамила. Причем один – доктор историософии. Завтра всем расскажу, что лично крутанула динамо доктору историософии. Выпускнику Гарварда. Владельцу особняка в Новой Москве. Такое не каждый день бывает.

Денис вздохнул, решил выпить водки, потом передумал и неуверенно начал:

– Насчет Глеба…

– Не надо, – резко перебила Таня. – Не надо, Денис. Пожалуйста. Как только ты пришел, я все поняла насчет Глеба.