– Хо! – Годунов засмеялся. – Звучит круто. Приятно знать, что у таких молодых людей уже бывают идейные разногласия.

– Звучит, может, и круто, – сказал Денис. – Но на самом деле – печальная история.

Писатель опять засмеялся.

– Ладно, это не мое дело. Милые бранятся – только тешатся. Лучше скажи вот что: у тебя есть адрес матери?

Денису принесли фирменного чаю, с дымком, в стакане с подстаканником, сбоку – профиль товарища Сталина; в последний год могущественный «Интурист» хорошо наловчился заманивать богатых иностранцев товарищем Сталиным; бренд «товарищ Сталин» отлично продавался; прапраправнуки тех, кого усатый товарищ сгноил и послал на смерть, теперь жили за счет продажи изображений усатого, белых наркомовских кителей, смершевских фуражек с прямоугольными козырьками и прочего сопутствующего товара. Умный студент Денис отхлебнул и подумал, что со времен Хеопса тираны уничтожают подданных, но обеспечивают безбедное будущее их отдаленным потомкам.

– Адреса нет, – ответил студент. – Мама оставила телефон какого-то человека, который знает, где она. Но тот человек не скажет. Она… никого не хочет видеть. Как только у нее пошли по телу пятна – она сразу собралась. И уехала. Куда-то под Рязань…

– Я хочу найти ее, – твердо произнес Годунов и на глазах помолодел примерно на двадцать лет: взгляд стал ярче, и ладонь ударила по столу твердо и тяжело. – Она жена моего друга, и я не могу…

– Она сказала – никого.

– Зря! Есть новые лекарства. Хорошие.

– Вы не понимаете, – сказал Денис. – Это был ее выбор. Она сама перестала принимать цереброн. Я нашел в ее шкафу пять нераспечатанных упаковок.

Годунов опять сделался ветхим и сгорбленным. Достал сигареты.

– Здесь не курят, – тихо сообщил Денис.

– У меня есть разрешение.

– Гарри, здесь не действуют никакие разрешения. Здесь просто не курят, и все. Никто не курит.

Годунов помянул черта.

– Мы на улице! Почему я не могу курить?

– Потому что Москва – экологически чистый город, – снисходительно объяснил Денис. – Если хотите курить – можем переместиться в заведение для разложенцев, но там не та публика… Или, хотите, поедем ко мне на район, я покажу вам, где живу?.. Посидим в моем кафе, в «Чайнике». Там и курят, и пьют. Грязновато, но зато все свои. Познакомлю вас с друзьями.

– Конечно, поедем, – кивнул Годунов и сыто зажмурился. – Только не спеши. Я пятнадцать лет здесь не был. Хочу немного погулять. В храм зайду и в третьяковку…

– Только гуляйте аккуратнее, – посоветовал Денис. – И еще – вам надо переодеться. Здесь в такой одежде не гуляют. Через десять минут за вами будет ходить толпа шлюх и валютчиков. Лучше замаскироваться под местного.

– Хо! – воскликнул Годунов. – Маскироваться! Это я люблю. Кстати, я привез тебе подарок.

Он положил на стол ярчайший журнал толщиной с книгу. Над столом повис умопомрачительный сладкий запах. Замысловатого дизайна буквы на обложке прыгали, перемещались с места на место, вставали на дыбы, толкали друг дружку, чтобы однажды вдруг замереть в нужном порядке: «Самый-Самый».

– Спасибо, – искренне сказал Денис.

– Там есть статья про расшифровку генома грибницы.

Денис перевернул журнал лицевой стороной вниз.

– Меня не интересует грибница. И ее геном.

– Врешь. Интересует.

Денис вздохнул:

– Ладно. Вру. Интересует. Но чисто теоретически. После того случая у меня нет желания заниматься геномами, грибницами, зародышами и прочим зеленым дерьмом. С меня хватит крови.

Годунов помолчал. Аккуратно, по-стариковски, прожевал кусочек калача. Тихо осведомился:

– А была кровь?

Денис кивнул, решил отмолчаться, потом подумал, что перед ним все-таки писатель, и не простой, а тот самый, чью книгу зачитывали до дыр.

– Пружинов послал меня за семечком, – сказал он. – По моим следам отправил своих мордоворотов. Но Глеб… В общем, все люди Пружинова погибли, а его самого я послал к черту и пригрозил пойти в управу. И с тех пор не видел ни Глеба, ни Пружинова. Ни зародыш. Правда, потом за мной следили. Три месяца. Почти в открытую. То машины какие-то стояли у входа в дом, то личности непонятные в «Чайнике» крутились… Но Глеба, повторяю, я не видел, он мне даже не звонил. Сейчас слежки нет.

– Или есть, – вставил Годунов. – Но более хитрая.

Денис кивнул:

– Допустим. Мне все равно. Я запутался. И вообще, мне было не до Глеба.

– Конечно, – сказал Годунов. – Понимаю.

Он снял очки; выцветшие, чуть слезящиеся глаза над дряблыми нижними веками смотрели сурово, печально.

– Ты не должен был отпускать маму.

Денис сжал кулаки. Всю последнюю неделю он махал кувалдой, и запястья сразу заболели.

– Она ничего со мной не обсуждала. Просто собралась и уехала. Сказала, что хочет жить одна. Я был у ее врача – он только руками развел. Это, мол, стандартная реакция. Она не первая и не вторая, кто перестал принимать цереброн по своей воле. Врач сказал, что хосписы переполнены.

– Ты должен был помочь ей.

– Как? – грубо спросил Денис. – Отправиться в прошлое? Приказать не жрать мякоть?

Годунов отвернулся. «Боится, – подумал молотобоец. – Это ведь не я, а он должен был помочь моей маме. Это он должен был сказать им всем: не жрите концентрат, живите как люди. Знайте меру. Ибо кто знает все, но не знает меры, тот ничего не знает. А он – не помог. Сам не жрал, но других не остановил. И я могу прямо сейчас сказать ему это, бросить в лицо упрек… Но не скажу, не брошу».

– Ты прав, – пробормотал старик, бессмысленно ломая калач; уже подошли к его ногам несколько толстых голубей в ожидании угощения. – Это не ты должен был помогать своей матери. Это я должен был помогать. А я… Прости, сынок. Это мы, старики, все просрали. Сами виноваты.

– Вы не виноваты, – твердо ответил Денис. – Вы жили как могли. И вообще… «Кто виноват?» – это не вопрос. Лучше скажите, что такое семя стебля.

Старый Гарри швырнул птицам крошки.

– Первоплоть, – сказал он. – Праматерь всего живого. Вырастает там, где концентрация живой разумной материи достигает критического значения. То есть в крупных городах. Только в крупнейших мегаполисах и только в определенный момент… Что это за момент – никто не знает.

Денис пинком ноги отогнал голубей и пробормотал:

– «Когда земля пропитается кровью врагов на тридцать локтей».

– Может быть, – тихо сказал Годунов.

– Все равно, я не понимаю. Вы говорили, что существует как минимум полдесятка зародышей. Что у китайцев есть зародыш и у военных есть зародыш… Откуда они взялись? Они где-то найдены? Или клонированы?

– Не знаю, – ответил Годунов. – Возможно, есть и те и другие. Одни найдены, другие выращены искусственно.

– Тогда почему миллиардер Пружинов не клонировал себе такой же зародыш? Или десять зародышей? А прилетел за ним сюда и послал спецназ? Андроида ценой в три миллиона?

Годунов с сожалением повертел в пальцах незажженную сигарету и повторил:

– Не знаю. Скорее всего, клонировать семя не так просто. Нужны деньги, технологии, специалисты. Когда началось искоренение, все частные лаборатории разгромили и сожгли. Попутно выяснилось, что из десяти лабораторий девять занимались не изучением стеблероста, а возгонкой мякоти. Можно предположить, что технология утрачена… В общем, я не знаю.

– Знаете, – сказал Денис. – Вы, Гарри, все знаете. Вы написали «Священную тетрадь», я наизусть ее помню! «Есть нечто, мать стебля и отец его, альфа и омега, начало и конец! Упокоено во прахе, от века и до века, и само есть тайна тайн. Оно ни живо, ни мертво, ибо спит, и сон его глубок. И горе тому, кто потревожит сон его…»

Годунов улыбнулся, как нашкодивший мальчишка, и опять резко помолодел.

– Этого я не писал. Клянусь. Мой текст был совсем короткий, его потом дополняли и переделывали. Нашлись какие-то пророки, апостолы, каждый сочинял свое. Это объяснимо. Даже в Библии есть четыре варианта одной и той же истории, так называемые синоптические Евангелия, плюс существует более десятка Евангелий, не включенных в канон… Да, я что-то написал о семенах… Два или три абзаца. Просто потому, что всякое растение вырастает из семени. И если есть трава – стало быть, есть и семя.