– Людям нужен отдых, а лошадям корм, – огрызнулся его светлость, с отвращением глядя на содержимое своей тарелки. Он бы предпочел не вылезать из седла, пока не настигнет беглецов, но остальные, в особенности носители седел, придерживались слегка иного мнения.

Гадес опустился на пустующий стул и хозяйски подвинул к себе кружку барона, но, едва понюхав содержимое, с брезгливой гримасой выплеснул оное на пол.

– Ну и дрянь же вы пьете, друг мой.

– Что вам удалось выяснить? – прервал компаньона барон, решив – хватит с него упреков в дурновкусии.

– Они опережают нас на два дня, – ответил Гадес. – Насколько мне известно, вчера вечером они прибыли в Белгродно.

– Проклятье! – разъяренно вскричал барон, швыряя глиняную кружку об пол. Черепки брызнули во все стороны, а корчмарь испуганно присел за стойкой.

– Успокойтесь, друг мой, и перестаньте пугать ни в чем не повинных людей, – одернул его Часовщик. – За два дня они никуда не денутся. Вопрос в другом: вы готовы заплатить за Эдана? – после стычки в развалинах Хранитель времени вспомнил о единственном возможном разрешении ситуации – добровольном выкупе. Вот только согласится ли на это барон?

– Кому заплатить? Вам? Вы рехнулись, Гадес! Перегрелись на солнце, не иначе! Оно нынче жарит, словно в преисподней!

– О нет, не мне, а тем, кто помогает вашему сыну, – гаденько ухмыльнулся Часовщик.

– Я не собираюсь платить за того, кто и так принадлежит мне!

– Придется, друг мой. Ваш младший сын оказался не то чрезмерно глуп, не то слишком умен… Однако я не совсем правильно задал вопрос. Во что вы оцениваете жизнь старшего сына? Это и станет платой за младшего.

– Нет, вы точно перегрелись! – вспылил барон. – Едва я настигну их, этим непрошеным… помощникам воздастся полной мерой!

– Вот это вряд ли, – покачал головой Гадес. – Я ведь уже говорил вам, что менестрель и ее товарищ не совсем обычные, гм, люди. Поэтому повторяю вопрос: во сколько вы оцениваете жизнь старшего сына?

Тарница в мрачной задумчивости теребил пуговицу у ворота рубахи.

– Любая цена, которую они потребуют, будет удовлетворена, – наконец произнес он.

– Что же, на такой ответ я и рассчитывал, – довольно откликнулся Гадес.

Старый запущенный сад, погруженный в послеполуденную томную дрему, навевал сон. Жаркий, напоенный ароматами трав и цветов воздух горячим киселем тек меж кряжистых деревьев и отродясь не стриженных кустов. Дикий виноград, оплетавший торец веранды, поблескивал на солнце изумрудными листьями с красными прожилками, те, повинуясь едва заметному ветерку, чуть шевелились, и шевелилась вместе с ними рвано-зубчатая тень на полу, более всего напоминавшая произведение безумной кружевницы. И мысли от всего этого тоже становились ленивыми и тягучими. Арьята, поддавшись томному очарованию сада, сидела на широких перилах, прячась в скудной виноградной тени, и неспешно перебирала струны, напевая вполголоса.

Менестрель и сама не знала, почему начала напевать именно эту, совершенно не вяжущуюся с ясным днем песню. Такое полагалось петь при луне или в полумраке вечерней комнаты, но никак не посреди жары в разгар последнего июльского дня. Слова сами собой пришли на ум, стоило Арьяте пробежаться по струнам. Смерть уже давно привыкла, что ничего не происходит просто так.

И можно попробовать сослаться на приступ божественного вдохновения, как случилось тогда в «Золотой Суме». Но… Это была не ее песня. Много столетий назад Арьята услышала ее от своего верного Поводыря. Она и оказалась той самой судьбоносной случайностью, когда выяснилось, что Шири умеет не только мечом махать. А все произошло так…

…За окнами какого-то трактира лил промозглый осенний дождь. Шири, надравшись по поводу очередной годовщины их длительного знакомства, умудрился распугать и повышвыривать из заведения почти весь народ. Те немногие, кто остался, затравленно косились на расхристанного Поводыря, мрачно смотревшего покрасневшими глазами в опустевшую кружку. Бутыль девчонка у него отобрала. Менестрель укоряюще глядела на Шири и едва не плакала от бессилия. Каждый год одно и то же! Каждый год в этот день начинал лить промозглый дождь. Каждый год в этот день Поводырь куда-то исчезал на несколько часов и возвращался вдребезги пьяным, растрепанным, страшным. Сегодня вот концерт сорвал. Ворвался посреди выступления, устроил пьяную драку.

Арьята тяжело вздохнула. Уговаривать и успокаивать не имело смысла: все аргументы она исчерпала еще пару веков назад. Поводырь тяжелым больным взглядом окинул трактир, задержался на Смерти. Менестрель в отчаянии смотрела на друга. Вдруг что-то вспомнив, одноглазый без спросу забрал Арьятин инструмент, исполнил незамысловатый проигрыш и… запел. Ту самую песню о гаснущем свете. Было немного дико слышать из уст полупьяного растрепанного Шири столь мелодичную балладу. Глухой хрипловатый голос завораживал…

…В тот вечер, несмотря на скудность публики и предшествовавший разгром, они заработали вдвое больше обычного. Но как ни упрашивала его после Арьята, Шири долго отказывался даже притрагиваться к гитаре.

– Интересно, а мэтр знает, кому он оказал гостеприимство? – раздалось над ухом Смерти, едва отзвучали последние ноты. Голос оказался поразительно ей знаком, но этого просто не могло быть! Девчонка резко обернулась и едва не сверзилась с перил на капитана чистильщиков. Да, голос она, безусловно, знала, но много лет назад к этому голосу прилагалась совсем иная плоть. Хотя некоторая схожесть наличествовала. Пожалуй, если бы не желтые волчьи глаза, и шрам через все лицо добавить… Да, несомненно, они похожи…

– Голос у тебя от отца, а глаза, полагаю, от матери? – криво усмехнулась Арьята.

Оборотень рассмеялся.

– Я почуял, кто ты, еще в городе, – продолжил он, отсмеявшись. – Ты точь-в-точь такая, как рассказывал отец: рыжая девчонка с поразительно наивными глазами и с гитарой. Да и девятиструнка – большая редкость…

– Наивные глаза… Вот как? – вскинула бровь менестрель.

– Как для Смерти, так слишком наивные… – со смешком ответил Даниэль. – Но ты не ответила: мэтр знает, кто ты?

– Меньше знает, лучше спит.

– Он телепат.

– Знаю, – фыркнула Арьята, – но дальше, чем нужно, я его не пустила. А тебя попрошу помалкивать. Не люблю лишней огласки.

– Слушаюсь, госпожа, – шутовски поклонившись, ответил чистильщик.

Смерть спрыгнула на веранду и, перехватив гитару за гриф, направилась в дом, обернувшись уже на пороге, невинно обронила:

– Вернешься домой, родителям привет передавай от меня.

– Они будут в восторге, – поморщился Даниэль. История знакомства его родителей стала чуть ли не семейной легендой, и взбалмошная рыжая менестрелька сыграла в ней далеко не последнюю роль, фактически столкнув лбами своего бывшего поводыря и отчаявшуюся оборотничку-скальда и подарив им последний шанс на двоих.

– Не сомневаюсь, – хихикнула менестрель, исчезая в доме. Она тоже прекрасно помнила историю, благодаря которой оружейник специального отдела при единой всеблагой матери-церкви Виктор Кипелов познакомился с оборотничкой Радиславой [209] .